Неточные совпадения
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду
рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до
тебя принадлежит. Я сказывал
тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои
тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь
вижу. Доверенность твоя ко мне…
И он вспомнил то робкое, жалостное выражение, с которым Анна, отпуская его, сказала: «Всё-таки
ты увидишь его. Узнай подробно, где он, кто при нем. И Стива… если бы возможно! Ведь возможно?» Степан Аркадьич понял, что означало это: «если бы возможно» — если бы возможно сделать развод так, чтоб отдать ей сына… Теперь Степан Аркадьич
видел, что об этом и думать нечего, но всё-таки
рад был
увидеть племянника.
— А! — начал он радостно. — Давно ли? Я и не знал, что
ты тут. Очень
рад вас
видеть.
Ты скажешь опять, что я ретроград, или еще какое страшное слово; но всё-таки мне досадно и обидно
видеть это со всех сторон совершающееся обеднение дворянства, к которому я принадлежу и, несмотря на слияние сословий, очень
рад, что принадлежу…
— Ну вот
видишь ли, что
ты врешь, и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. — Ну, я очень
рад, что застал
тебя! Так я надеюсь… — весело начал Степан Аркадьич.
― Как я
рад, ― сказал он, ― что
ты узнаешь ее.
Ты знаешь, Долли давно этого желала. И Львов был же у нее и бывает. Хоть она мне и сестра, ― продолжал Степан Аркадьич, ― я смело могу сказать, что это замечательная женщина. Вот
ты увидишь. Положение ее очень тяжело, в особенности теперь.
— Я предоставил
тебе решить этот вопрос, и я очень
рад видеть… — начал было Алексей Александрович.
— Я тут еще беды не
вижу.
«Да скука, вот беда, мой друг».
— Я модный свет ваш ненавижу;
Милее мне домашний круг,
Где я могу… — «Опять эклога!
Да полно, милый, ради Бога.
Ну что ж?
ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту,
Предмет и мыслей, и пера,
И слез, и рифм et cetera?..
Представь меня». — «
Ты шутишь». — «Нету».
— Я
рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас
Они с охотой примут нас.
— А чего
ты опять краснеешь?
Ты лжешь, сестра,
ты нарочно лжешь, по одному только женскому упрямству, чтобы только на своем поставить передо мной…
Ты не можешь уважать Лужина: я
видел его и говорил с ним. Стало быть, продаешь себя за деньги и, стало быть, во всяком случае поступаешь низко, и я
рад, что
ты, по крайней мере, краснеть можешь!
— Бога
ты не боишься, разбойник! — отвечал ему Савельич сердитым голосом. —
Ты видишь, что дитя еще не смыслит, а
ты и
рад его обобрать, простоты его ради. Зачем
тебе барский тулупчик?
Ты и не напялишь его на свои окаянные плечища.
— Слушай, — продолжал я,
видя его доброе расположение. — Как
тебя назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог
видит, что жизнию моей
рад бы я заплатить
тебе за то, что
ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести.
Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы
ты ни был и что бы с
тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
— Вот
видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо
ты судишь о дяде! Я уже не говорю о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение,
ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому
рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Ах, как я рада! Как я рада! — твердила она, улыбаясь и глядя на него. — Я думала, что не
увижу тебя сегодня. Мне вчера такая тоска вдруг сделалась — не знаю отчего, и я написала.
Ты рад?
— Напротив, мой друг, напротив, и если хочешь, то очень
рад, что
вижу тебя в таком замысловатом расположении духа; клянусь, что я именно теперь в настроении в высшей степени покаянном, и именно теперь, в эту минуту, в тысячный раз может быть, бессильно жалею обо всем, двадцать лет тому назад происшедшем.
Из этого разговора
ты увидел, что Рахметову хотелось бы выпить хересу, хоть он и не пьет, что Рахметов не безусловно «мрачное чудовище», что, напротив, когда он за каким-нибудь приятным делом забывает свои тоскливые думы, свою жгучую скорбь, то он и шутит, и весело болтает, да только, говорит, редко мне это удается, и горько, говорит, мне, что мне так редко это удается, я, говорит, и сам не
рад, что я «мрачное чудовище», да уж обстоятельства-то такие, что человек с моею пламенною любовью к добру не может не быть «мрачным чудовищем», а как бы не это, говорит, так я бы, может быть, целый день шутил, да хохотал, да пел, да плясал.
— По глазам
вижу, что
рад. Дашь
ты стречка от меня!
— Добро
ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим глазом. — Я знаю твой умысел:
ты хотел,
ты рад был случаю сжечь меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было
видеть, как дурачится седой дед.
Ты думаешь, я не знаю, о чем говорил
ты сего вечера с Ганною? О! я знаю все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю, но после не прогневайся…
— Вот, как
видишь, — продолжал Черевик, оборотясь к Грицьку, — наказал бог, видно, за то, что провинился перед
тобою. Прости, добрый человек! Ей-Богу,
рад бы был сделать все для
тебя… Но что прикажешь? В старухе дьявол сидит!
Третьего дня был у меня брат Михайло. Я
рад был его
видеть — это само собой разумеется, но
рад был тоже и об
тебе услышать, любезный друг Нарышкин. Решительно не понимаю, что с
тобой сделалось. Вот скоро два месяца, как мы виделись, и от
тебя ни слова. Между тем
ты мне обещал, проездом через Тулу, известить об Настеньке, которая теперь Настасья Кондратьевна Пущина. Признаюсь, я думал, что
ты захворал, и несколько раз собирался писать, но с каждой почтой поджидал от
тебя инисиативы, чтоб потом откликнуться…
Обнимаю
тебя, мой дружок, наскоро —
ты обнимешь за меня мужа, обеих Верочек и незнакомку мою Оленьку. Петя не заезжал ко мне, а шоссе Рязанское
вижу из окна. Очень бы
рад, если б он завернул ко мне.
Какой же итог всего этого болтания? Я думаю одно, что я очень
рад перебросить
тебе словечко, — а твое дело отыскивать меня в этой галиматье. Я совершенно тот же бестолковый, неисправимый человек, с тою только разницею, что на плечах десятка два с лишком лет больше. Может быть, у наших
увидишь отъезжающих, которые везут мою рукопись,
ты можешь их допросить обо мне, а уж я, кажется, довольно
тебе о себе же наговорил.
Тебя еще раз обнимаю крепко. Павел Бобрищев-Пушкин делает то же. Передаю перо директрисе.
Ты будешь
рад увидеть ее почерк. Добрая женщина! это не новость для
тебя.
— Ну, брат Маслобоев, это
ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не такие бывают, как я, а второе, позволь
тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два
тебя на улице встретил, да
ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли
вижу, человек избегает. И знаешь, что и думаю? Не будь
ты теперь хмелен,
ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень
рад, что
тебя встретил.
— А я так
рад был
видеть тебя, — заговорил генерал после длинной паузы. — Кроме того, я надеялся кое-что разузнать от
тебя о том деле, по которому приехал сюда, то есть я не хочу во имя нашей дружбы сделать из
тебя шпиона, а просто… ну, одним словом, будем вместе работать. Я взялся за дело и должен выполнить его добросовестно. Если хочешь, я продался Лаптеву, как рабочий, но не продавал ему своих убеждений.
Когда они вышли на крыльцо, меньшой всё спрашивал у брата: «ну, что
ты, как, расскажи», и всё говорил, как он
рад его
видеть, но сам ничего не рассказывал.
«Когда печаль слезой невольной
Промчится по глазам твоим,
Мне
видеть и понять не больно,
Что
ты несчастлива с другим.
* * *
Незримый червь незримо гложет
Жизнь беззащитную твою,
И что ж? я
рад, — что он не может
Тебя любить, как я люблю.
* * *
Но если счастие случайно
Блеснет в лучах твоих очей,
Тогда я мучусь горько, тайно,
И целый ад в груди моей».
— Ну, вот
видишь ли,
ты бы лучше так и на сходке говорил, что
тебе надо весь двор пристроить, а не одних сошек. Ведь я
рад помочь
тебе…
— Чахну…
Рад же я, что опять
вижу тебя… Вон
ты стал какой… важный… Ну, каково живёшь?
— В твои годы отец твой… водоливом тогда был он и около нашего села с караваном стоял… в твои годы Игнат ясен был, как стекло… Взглянул на него и — сразу
видишь, что за человек. А на
тебя гляжу — не
вижу — что
ты? Кто
ты такой? И сам
ты, парень, этого не знаешь… оттого и пропадешь… Все теперешние люди — пропасть должны, потому — не знают себя… А жизнь — бурелом, и нужно уметь найти в ней свою дорогу… где она? И все плутают… а дьявол —
рад… Женился
ты?
— Ах, уж оставь его! Он
рад бы,
видишь ли, и сам идти с
тобой, да не может, — картавило звездное покрывало.
Но чему я был
рад несказанно — это случаю
видеть маститого Перерепенко, о котором я так много слышал от Гоголя. О, боже! как он постарел, осунулся, побелел, хотя, по-видимому, все еще был бодр и всегда готов спросить:"А может,
тебе и мяса, небога, хочется?"
— Я
рад, что ясно
вижу свои недостатки и сознаю их. Это поможет мне воскреснуть и стать другим человеком. Голубчик мой, если б
ты знал, как страстно, с какою тоской я жажду своего обновления. И, клянусь
тебе, я буду человеком! Буду! Не знаю, вино ли во мне заговорило, или оно так и есть на самом деле, но мне кажется, что я давно уже не переживал таких светлых, чистых минут, как сейчас у
тебя.
— Посмотри на меня, — сурово сказал Дюрок; я посмотрел,
увидел совершенное неодобрение и был
рад провалиться сквозь землю. — С
тобой шутили и ничего более. Пойми это!
— Очень
рад видеть тебя, — говорю я, пожимая плечами, — но я удивлен…
Ты точно с неба свалилась. Зачем
ты здесь?
Как
видите, во всех трех случаях отечество стоит на первом плане. Я знаю, что для
тебя это сущий сюрприз, но что же делать, мой друг! я бы и сам
рад всех поровнять, но так уж выходит.
Я? нет. Я звал
тебя и
рад, что
вижу.
— Да вот, — продолжал он, опять открыв глаза, — вторую неделю сижу в этом городишке… простудился, должно быть. Меня лечит здешний уездный врач —
ты его
увидишь; он, кажется, дело свое знает. Впрочем, я очень этому случаю
рад, а то как бы я с
тобою встретился? (И он взял меня за руку. Его рука, еще недавно холодная как лед, теперь пылала.) Расскажи
ты мне что-нибудь о себе, — заговорил он опять, откидывая от груди шинель, — ведь мы с
тобой бог знает когда виделись.
Краснов. Эх, дедушка!
Рад бы я укорачивать, да не спохватишься. В очах у
тебя вдруг смеркается, в голове звенит, за сердце словно кто рукой ухватит, в уме
тебе только несчастье да грех представляются. И ходишь как полоумный, ничего кругом себя не
видишь. А вот теперь отошло от сердца, так и ничего, полегчало, ровно и не бывало ничего.
Золотилов. Во-первых,
ты должен был бы служить. Не делай, пожалуйста, гримасы… Я знаю всех вас фразу на это: «Служить-то бы я
рад, подслуживаться тошно!» Но это совершенный вздор. Все дело в лености и в самолюбии: как-де я стану подчиняться, когда начальник не умней, а, может быть, даже глупее меня! Жить в обществе, по-вашему, тоже пошло, потому что оно, изволите
видеть, ниже вас.
Я мог бы отложить этот спектакль до осени; но теперь
ты здесь и, конечно, будешь
рад увидеть меня на сцене.
Я больно
рад, что
ты не отказала
Совсем ему; он человек нам нужный.
Вот
видишь ли: деньжонки у него
В запасе есть, а на мирскую нужду
Он больно скуп, теперь в надежде будет,
Что за
тобой приданое большое,
Так и для миру будет тороватей.
Николай Иванович. Я не сержусь. Напротив, даже я очень
рад, что
ты сказала все свое и дала мне случай, вызвала меня на то, чтобы самому высказать ей весь мой взгляд. Я дорогой нынче думал об этом и сейчас скажу ей, и
увидишь, что она согласится, потому что она умна и добра.
Татьяна Алексеевна. Превосходно. Кланяются
тебе мама и Катя. Василий Андреич велел
тебя поцеловать. (Целует.) Тетя прислала
тебе банку варенья, и все сердятся, что
ты не пишешь. Зина велела
тебя поцеловать. (Целует.) Ах, если б
ты знал, что было! Что было! Мне даже страшно рассказывать! Ах, что было! Но я
вижу по глазам, что
ты мне не
рад!
Мое село, Державино, ведь не с большим сто верст от имения вашего батюшки (сто верст считалось тогда соседством в Оренбургской губернии)…» Гаврила Романыч подозвал к себе моего брата, приласкал его, потрепав по плечу, и сказал, что он прекрасный молодой человек, что очень
рад его дружбе с своими Капнистами, и прибавил: «Да
тебе не пора ли на ученье? приятели твои, я
видел, ушли».
— Где же
ты остановился? Если в гостинице, едем, пожалуйста, ко мне. Я очень
рад видеть тебя. У
тебя ведь нет здесь знакомых? Поедем ко мне, поужинаем, поболтаем, вспомним старину.
— И я хотел
тебя видеть… я не мог отказать себе в этом… Дай же, дай мне и другую твою ручку! — шептал он, хватая другую, руку Лары и целуя их обе вместе. — Нет,
ты так прекрасна,
ты так несказанно хороша, что я буду
рад умереть за
тебя! Не рвись же, не вырывайся… Дай наглядеться… теперь… вся в белом,
ты еще чудесней… и… кляни и презирай меня, но я не в силах овладеть собой: я раб твой, я… ранен насмерть… мне все равно теперь!
— Негодяй! — кипятился майор. — Мошенник! Каналья! Повесить
тебя мало, анафему! Афганец! Ах, мое вам почтение! — сказал он,
увидев Вывертова. — Очень
рад вас
видеть. Как вам это нравится? Неделя уж, как ссадил лошади ногу, и молчит, мошенник! Ни слова! Не догляди я сам, пропало бы к чёрту копыто! А? Каков народец? И его не бить по морде? Не бить? Не бить, я вас спрашиваю?
Я буду очень
рад видеть г. Домбровича здесь у
тебя.
— Здравствуй… — проговорил он, входя. —
Рад видеть, что
ты здрав и невредим, а то вчера на репетиции все думали, что
ты болен.
— Эту, брат, песню я от
тебя слыхал не раз и меня
ты ею не удивишь, что
ты там ни говори, я сердечно
рад,
видя тебя хотя по-прежнему с шалою, но все же целой головой. Быть может, я продолжаю еще твердо надеяться, что эта твоя контузия принесет
тебе пользу, послужит уроком и вернет
тебя в твое нормальное состояние.